Скоро весь польский юго-запад сделался добычею страха. Всюду пронес-
лись слухи: "Запорожцы!.. показались запорожцы!.." Все, что могло спа-
саться, спасалось. Все подымалось и разбегалось, по обычаю этого нест-
ройного, беспечного века, когда не воздвигали ни крепостей, ни замков, а
как попало становил на время соломенное жилище свое человек. Он думал:
"Не тратить же на избу работу и деньги, когда и без того будет она сне-
сена татарским набегом!" Все всполошилось: кто менял волов и плуг на ко-
ня и ружье и отправлялся в полки; кто прятался, угоняя скот и унося, что
только можно было унесть. Попадались иногда по дороге и такие, которые
вооруженною рукою встречали гостей, но больше было таких, которые бежали
заранее. Все знали, что трудно иметь дело с буйной и бранной толпой, из-
вестной под именем запорожского войска, которое в наружном своевольном
неустройстве своем заключало устройство обдуманное для времени битвы.
Конные ехали, не отягчая и не горяча коней, пешие шли трезво за возами,
и весь табор подвигался только по ночам, отдыхая днем и выбирая для того
пустыри, незаселенные места и леса, которых было тогда еще вдоволь. За-
сылаемы были вперед лазутчики и рассыльные узнавать и выведывать, где,
что и как. И часто в тех местах, где менее всего могли ожидать их, они
появлялись вдруг - и все тогда прощалось с жизнью. Пожары охватывали де-
ревни; скот и лошади, которые не угонялись за войском, были избиваемы
тут же на месте. Казалось, больше пировали они, чем совершали поход
свой. Дыбом стал бы ныне волос от тех страшных знаков свирепства полуди-
кого века, которые пронесли везде запорожцы. Избитые младенцы, обрезан-
ные груди у женщин, содранная кожа с ног по колена у выпущенных на сво-
боду, - словом, крупною монетою отплачивали козаки прежние долги. Прелат
одного монастыря, услышав о приближении их, прислал от себя двух мона-
хов, чтобы сказать, что они не так ведут себя, как следует; что между
запорожцами и правительством стоит согласие; что они нарушают свою обя-
занность к королю, а с тем вместе и всякое народное право.
- Скажи епископу от меня и от всех запорожцев, - сказал кошевой, -
чтобы он ничего не боялся. Это козаки еще только зажигают и раскуривают
свои трубки.
И скоро величественное аббатство обхватилось сокрушительным пламенем,
и колоссальные готические окна его сурово глядели сквозь разделявшиеся
волны огня. Бегущие толпы монахов, жидов, женщин вдруг омноголюдили те
города, где какая-нибудь была надежда на гарнизон и городовое рушение.
Высылаемая временами правительством запоздалая помощь, состоявшая из не-
больших полков, или не могла найти их, или же робела, обращала тыл при
первой встрече н улетала на лихих конях своих. Случалось, что многие во-
еначальники королевские, торжествовавшие дотоле в прежних битвах, реша-лись, соединя свои силы, стать грудью против запорожцев. И тут-то более
всего пробовали себя наши молодые козаки, чуждавшиеся грабительства, ко-
рысти и бессильного неприятеля, горевшие желанием показать себя перед
старыми, померяться один на один с бойким и хвастливым ляхом, красовав-
шимся на горделивом коне, с летавшими по ветру откидными рукавами епан-
чи. Потешна была наука. Много уже они добыли себе конной сбруи, дорогих
сабель и ружей. В один месяц возмужали и совершенно переродились только
что оперившиеся птенцы и стали мужами. Черты лица их, в которых доселе
видна была какая-то юношеская мягкость, стали теперь грозны и сильны. А
старому Тарасу любо было видеть, как оба сына его были одни из первых.
Остапу, казалось, был на роду написан битвенный путь и трудное знанье
вершить ратные дела. Ни разу не растерявшись и не смутившись ни от како-
го случая, с хладнокровием, почти неестественным для двадцатидвухлетне-
го, он в один миг мог вымерять всю опасность и все положение дела, тут
же мог найти средство, как уклониться от нее, но уклониться с тем, чтобы
потом верней преодолеть ее. Уже испытанной уверенностью стали теперь оз-
начаться его движения, и в них не могли не быть заметны наклонности бу-
дущего вождя. Крепостью дышало его тело, и рыцарские его качества уже
приобрели широкую силу льва.
- О! да этот будет со временем добрый полковник! - говорил старый Та-
рас. - Ей-ей, будет добрый полковник, да еще такой, что и батька за поясзаткнет!
Андрий весь погрузился в очаровательную музыку пуль и мечей. Он не
знал, что такое значит обдумывать, или рассчитывать, или измерять зара-
нее свои и чужие силы. Бешеную негу и упоенье он видел в битве: что-то
пиршественное зрелось ему в те минуты, когда разгонится у человека голо-
ва, в глазах все мелькает несется, - летят головы, с громом падают на
землю кони, а он несется, как пьяный, в свисте пуль в сабельном блеске,
и наносит всем удары, и не слышит нанесенных. Не раз дивился отец также
и Андрию, видя, как он, понуждаемый одним только запальчивым увлечением,
устремлялся на то, на что бы никогда не отважился хладнокровный и разум-
ный, и одним бешеным натиском своим производил такий чудеса, которым не
могли не изумиться старые в боях. Дивился старый Тарас и говорил:
- И это добрый - враг бы не взял его! - вояка! не Остап, а добрый,
добрый также вояка!
Войско решилось идти прямо на город Дубно, где, носились слухи, было
много казны и богатых обывателей. В полтора дня поход был сделан, и за-
порожцы показались перед городом. Жители решились защищаться до послед-
них сил и крайности и лучше хотели умереть на площадях и улицах перед
своими порогами, чем пустить неприятеля в домы. Высокий земляной вал ок-
ружал город; где вал был ниже, там высовывалась каменная стена или дом,
служивший батареей, или, наконец, дубовый частокол. Гарнизон был силен и
чувствовал важность своего дела. Запорожцы жарко было полезли на вал, но
были встречены сильною картечью. Мещане и городские обыватели, как вид-
но, тоже не хотели быть праздными и стояли кучею на городском валу. В
глазах их можно было читать отчаянное сопротивление; женщины тоже реши-
лись участвовать, - и на головы запорожцам полетели камни, бочки, горш-
ки, горячий вар и, наконец, мешки песку, слепившего им очи. Запорожцы не
любили иметь дело с крепостями, вести осады была не их часть. Кошевой
повелел отступить и сказал:
- Ничего, паны-братья, мы отступим. Но будь я поганый татарин, а не
христианин, если мы выпустим их хоть одного из города! Пусть их все пе-
редохнут, собаки, с голоду!
Войско, отступив, облегло весь город и от нечего делать занялось
опустошеньем окрестностей, выжигая окружные деревни, скирды неубранного
хлеба и напуская табуны коней на нивы, еще не тронутые серпом, где, как
нарочно, колебались тучные колосья, плод необыкновенного урожая, награ-
дившего в ту пору щедро всех земледельцев. С ужасом видели с города, как
истреблялись средства их существования. А между тем запорожцы, протянув
вокруг всего города в два ряда свои телеги, расположились так же, как и
на Сечи, куренями, курили свои люльки, менялись добытым оружием, играли
в чехарду, в чет и нечет и посматривали с убийственным хладнокровием на
город. Ночью зажигались костры. Кашевары варили в каждом курене кашу в
огромных медных казанах. У горевших всю ночь огней стояла бессонная
стража. Но скоро запорожцы начали понемногу скучать бездействием и про-
должительною трезвостью, не сопряженною ни с каким делом. Кошевой велел
удвоить даже порцию вина, что иногда водилось в войске, если не было
трудных подвигов и движений. Молодым, и особенно сынам Тараса Бульбы, не
нравилась такая жизнь. Андрий заметно скучал.
- Неразумная голова, - говорил ему Тарас. - Терпи, козак, - атаман
будешь! Не тот еще добрый воин, кто не потерял духа в важном деле, а тот
добрый воин, кто и на безделье не соскучит, кто все вытерпит, и хоть ты
ему что хочь, а он все-таки поставит на своем.
Но не сойтись пылкому юноше с старцем. Другая натура у обоих, и дру-
гими очами глядят они на то же дело.
А между тем подоспел Тарасов полк, приведенный Товкачем; с ним было
еще два есаула, писарь и другие полковые чины; всех козаков набралось
больше четырех тысяч. Было между ними немало и охочекомонных, которые
сами поднялись, своею волею, без всякого призыва, как только услышали, в
чем дело. Есаулы привезли сыновьям Тараса благословенье от старухи мате-
ри и каждому по кипарисному образу из Межигорского киевского монастыря.
Надели на себя святые образа оба брата и невольна задумались, припомнив
старую мать. Что-то пророчит им и говорит это благословенье? Благосло-
венье ли на победу над врагом и потом веселый возврат на отчизну с добы-
чей и славой, на вечные песни бандуристам, или же?.. Но неизвестно буду-
щее, и стоит оно пред человеком подобно осеннему туману, поднявшемуся из
болот. Безумно летают в нем вверх и вниз, черкая крыльями, птицы, не
распознавая в очи друг друга, голубка - не видя ястреба, ястреб - не ви-
дя голубки, и никто не знает, как далеко летает он от своей погибели...
Остап уже занялся своим делом и давно отошел к куреням. Андрий же,
сом не зная отчего, чувствовал какую-то духоту на сердце. Уже козаки
окончили свою вечерю, вечер давно потухнул; июльская чудная ночь обняла
воздух; но он не отходил к куреням, не ложился спать и глядел невольно
на всю бывшую пред ним картину. На небе бесчисленно мелькали тонким и
острым блеском звезды. Поле далеко было занято раскиданными по нем воза-
ми с висячими мазницами, облитыми дегтем, со всяким добром и провиантом,
набранным у врага. Возле телег, под телегами и подале от телег - везде
были видны разметавшиеся на траве запорожцы. Все они спади в картинных
положениях: кто подмостив себе под голову куль, кто шапку, кто употре-
бивши просто бок своего товарища. Сабля, ружье-самопал, короткочубучная трубка с медными бляхами, железными провертками и огнивом были неотлучно
при каждом козаке. Тяжелые волы лежали, подвернувши под себя ноги,
большими беловатыми массами и казались издали серыми камнями, раскидан-
ными по отлогостям поля. Со всех сторон из травы уже стал подыматься
густой храп спящего воинства, на который отзывались с поля звонкими
ржаньями жеребцы, негодующие на свои спутанные ноги. А между тем что-то
величественное и грозное примешалось к красоте июльской ночи. Это были
зарева вдали догоравших окрестностей. В одном месте пламя спокойно и ве-
личественно стлалось по небу; в другом, встретив что-то горючее и вдруг
вырвавшись вихрем, оно свистело и летело вверх, под самые звезды, и
оторванные охлопья его гаснули под самыми дальними небесами. Там обгоре-
лый черный монастырь, как суровый картезианский монах, стоял грозно, вы-
казывая при каждом отблеске мрачное свое величие. Там горел монастырский
сад. Казалось, слышно было, как деревья шипели, обвиваясь дымом, и когда
выскакивал огонь, он вдруг освещал фосфорическим, лилово-огненным светом
спелые гроздия слив или обращал в червонное золото там и там желтевшие
груши, и тут же среди их чернело висевшее на стене здания или на древес-
ном суку тело бедного жида или монаха, погибавшее вместе с строением в
огне. Над огнем вились вдали птицы, казавшиеся кучею темных мелких крес-
тиков на огненном поле. Обложенный город, казалось, уснул. Шпицы, и
кровли, и частокол, и стены его тихо вспыхивали отблесками отдаленных
пожарищ. Андрий обошел козацкие ряды. Костры, у которых сидели сторожа,
готовились ежеминутно погаснуть, и самые сторожа спали, перекусивши са-
ламаты и галушек во весь козацкий аппетит. Он подивился немного такой
беспечности, подумавши: "Хорошо, что нет близко никакого сильного непри-
ятеля и некого опасаться". Наконец и сам подошел он к одному из возов,
взлез на него и лег на спину, подложивши себе под голову сложенные назад
руки; но не мог заснуть и долго глядел на небо. Оно все было открыто
пред ним; чисто и прозрачно было в воздухе. Гущина звезд, составлявшая
Млечный Путь, поясом переходившая по небу, вся была залита светом. Вре-
менами Андрий как будто позабывался, и какой-то легкий туман дремоты
заслонял на миг пред ним небо, и потом оно опять очищалось и вновь ста-
новилось видно.
В это время, показалось ему, мелькнул пред ним какой-то странный об-
раз человеческого лица. Думая, что это было простое обаяние сна, которое
сейчас же рассеется, он открыл больше глаза свои и увидел, что к нему
точно наклонилось какое-то изможденное, высохшее лицо и смотрело прямо
ему в очи. Длинные и черные, как уголь, волосы, неприбранные, растрепан-
ные, лезли из-под темного, наброшенного на голову покрывала. И странный
блеск взгляда, и мертвенная смуглота лица, выступавшего резкими чертами,
заставили бы скорее подумать, что это был призрак. Он схватился невольно
рукой за пищаль и произнес почти судорожно:
- Кто ты? Коли дух нечистый, сгинь с глаз; коли живой человек, не в
пору завел шутку, - убью с одного прицела!
В ответ на это привидение приставало палец к губам и, казалось, моли-
ло о молчании. Он опустил руку и стал взглядываться в него внимательней.
По длинным волосам, шее и полуобнаженной смуглой груди распознал он жен-
щину. Но она была не здешняя уроженка. Все лицо было смугло, изнурено
недугом; широкие скулы выступали сильно над опавшими под ними щеками;
узкие очи подымались дугообразным разрезом кверху, и чем более он всмат-
ривался в черты ее, тем более находил в них что-то знакомое. Наконец он
не вытерпел и спросил:
- Скажи, кто ты? Мне кажется, как будто я знал тебя или видел где-ни-будь?
- Два года назад тому в Киеве.
- Два года назад... в Киеве... - повторил Андрий, стараясь перебрать
все, что уцелело в его памяти от прежней бурсацкой жизни. Он посмотрел
еще раз на нее пристально и вдруг вскрикнул во весь голос:
- Ты - татарка! служанка панночки, воеводиной дочки!..
- Чшш! - произнесла татарка, сложив с умоляющим видом руки, дрожа
всем телом и оборотя в то же время голову назад, чтобы видеть, не прос-
нулся ли кто-нибудь от такого сильного вскрика, произведенного Андрием.
- Скажи, скажи, отчего, как ты здесь? - говорил Андрий, почти задыха-
ясь, шепотом, прерывавшимся всякую минуту от внутреннего волнения. - Где
панночка? жива ли еще она? - Она тут, в городе.
- В городе? - произнес он, едва опять не вскрикнувши, и почувствовал,
что вся кровь вдруг прихлынула к сердцу. - Отчего ж она в городе?
- Оттого, что сам старый пан в городе. Он уже полтора года как сидит
воеводой в Дубне.
- Что ж, она замужем? Да говори же, какая ты странная! что она те-перь?..
- Она другой день ничего не ела. - Как?..
- Ни у кого из городских жителей нет уже давно куска хлеба, все давно
едят одну землю. Андрий остолбенел.
- Панночка видала тебя с городского валу вместе с запорожцами. Она
сказала мне: "Ступай скажи рыцарю: если он помнит меня, чтобы пришел ко
мне; а не помнит - чтобы дал тебе кусок хлеба для старухи, моей матери,
потому что я не хочу видеть, как при мне умрет мать. Пусть лучше я преж-
де, а она после меня. Проси и хватай его за колени и ноги. У него также
есть старая мать, - чтоб ради ее дал хлеба!"
Много всяких чувств пробудилось и вспыхнуло в молодой груди козака.
- Но как же ты здесь? Как ты пришла? - Подземным ходом.
- Разве есть подземный ход? - Есть. - Где? - Ты не выдашь, рыцарь?
- Клянусь крестом святым!
- Спустясь в яр и перейдя проток, там, где тростник.
- И выходит в самый город? - Прямо к городскому монастырю.
- Идем, идем сейчас! - Но, ради Христа и святой Марии, кусок хлеба!
- Хорошо, будет. Стой здесь, возле воза, или, лучше, ложись на него:
тебя никто не увидит, все спят; я сейчас ворочусь.
И он отошел к возам, где хранились запасы, принадлежавшие их куреню.
Сердце его билось. Все минувшее, все, что было заглушено нынешними ко-зацкими биваками, суровой бранною жизнью, - все всплыло разом на поверх-
ность, потопивши, в свою очередь, настоящее. Опять вынырнула перед ним,
как из темной морской пучины, гордая женщина. Вновь сверкнули в его па-
мяти прекрасные руки, очи, смеющиеся уста, густые темно-ореховые волосы,
курчаво распавшиеся по грудям, и все упругие, в согласном сочетанье соз-
данные члены девического стана. Нет, они не погасли, не исчезли в груди
его, они посторонились только, чтобы дать на время простор другим могу-
чим движеньям; но часто, часто смущался ими глубокий сон молодого коза-
ка, и часто, проснувшись, лежал он без сна на одре, не умея истолковать
тому причины.
Он шел, а биение сердца становилось сильнее, сильнее при одной мысли,
что увидит ее опять, и дрожали молодые колени. Пришедши к возам, он со-
вершенно позабыл, зачем пришел: поднес руку ко лбу и долго тер его, ста-
раясь припомнить, что ему нужно делать. Наконец вздрогнул, весь испол-
нился испуга: ему вдруг пришло на мысль, что она умирает от голода. Он
бросился к возу и схватил несколько больших черных хлебов себе под руку,
но подумал тут же, не будет ли эта пища, годная для дюжего, неприхотли-
вого запорожца, груба и неприлична ее нежному сложению. Тут вспомнил он,
что вчера кошевой попрекал кашеваров за то, что сварили за один раз всю
гречневую муку на саламату, тогда как бы ее стало на добрых три раза. В
полной уверенности, что он найдет вдоволь саламаты в казанах, он вытащил
отцовский походный казанок и с ним отправился к кашевару их куреня,
спавшему у двух десятиведерных кабанов, под которыми еще теплилась зола.
Заглянувши в них, он изумился, видя, что оба пусты. Нужно было нечелове-
ческих сил, чтобы все это съесть, тем более что в их курене считалось
меньше людей, чем в других. Он заглянул в казаны других куреней - нигде
ничего. Поневоле пришла ему в голову поговорка: "Запорожцы как дети:коли
мало - съедят, коли много - тоже ничего не оставят". Что делать? Был,
однако же, где-то, кажется, на возу отцовского полка, мешок с белым хле-
бом, который нашли, ограбивши монастырскую пекарню. Он прямо подошел к
отцовскому возу, но на возу уже его не было: Остап взял его себе под го-
ловы и, растянувшись возле на земле, храпел на все поле. Андрий схватил
мешок одной рукой и дернул его вдруг так, что голова Остапа увала на
землю, а он сам вскочил впросонках и, сидя с закрытыми глазами, закричал
что было мочи: "Держите, держите чертова ляха! да ловите коня, коня ло-
вите!" - "Замолчи, я тебя убью!" - закричал в испуге Андрий, замахнув-
шись на него мешком. Но Остап и без того уже не продолжал речи, присми-
рел и пустил такой храп, что от дыхания шевелилась трава, на которой он
лежал. Андрий робко оглянулся на все стороны, чтобы узнать, не пробудил
ли кого-нибудь из козаков сонный бред Остапа. Одна чубатая голова, точ-
но, приподнялась в ближнем курене и, поведя очами, скоро опустилась
опять на землю. Переждав минуты две, он наконец отправился с своею но-
шею. Татарка лежала, едва дыша.
- Вставай, идем! Все спят, не бойся! Подымешь ли ты хоть один из этих
хлебов, если мне будет несподручно захватить все?
Сказав это, он взвалил себе на спину мешки, стащил, проходя мимо од-
ного воза, еще один мешок с просом, взял даже в руки те хлеба, которые
хотел было отдать нести татарке, и, несколько понагнувшись под тяжестью,
шел отважно между рядами спавших запорожцев.
- Андрий! - сказал старый Бульба в то время, когда он проходил мимоего.
Сердце его замерло. Он остановился и, весь дрожа, тихо произнес: - А что?
- С тобою баба! Ей, отдеру тебя, вставши, на все бока! Не доведут те-
бя бабы к добру! - Сказавши это, он оперся головою на локоть и стал
пристально рассматривать закутанную в покрывало татарку.
Андрий стоял ни жив ни мертв, не имея духа взглянуть в лицо отцу. И
потом, когда поднял глаза и посмотрел на него, увидел, что уже старый
Бульба спал, положив голову на ладонь.
Он перекрестился. Вдруг отхлынул от сердца испуг еще скорее, чем
прихлынул. Когда же поворотился он, чтобы взглянуть на татарку, она сто-
яла пред ним, подобно темной гранитной статуе, вся закутанная в покрыва-
ло, и отблеск отдаленного зарева, вспыхнув, озарил только одни ее очи,
помутившиеся, как у мертвеца. Он дернул за рукав ее, и оба пошли вместе,
беспрестанно оглядываясь назад, и наконец опустились отлогостью в низ-
менную лощину - почти яр, называемый в некоторых местах балками, - по
дну которой лениво пресмыкался проток, поросший осокой и усеянный кочка-
ми. Опустясь в сию лощину, они скрылись совершенно из виду всего поля,
занятого запорожским табором. По крайней мере, когда Андрий оглянулся,
то увидел, что позади его крутою стеной, более чем в рост человека, воз-
неслась покатость. На вершине ее покачивалось несколько стебельков поле-
вого былья, и над ними поднималась в небе луна в виде косвенно обращен-
ного серпа из яркого червонного золота. Сорвавшийся со степи ветерок да-
вал знать, что уже немного оставалось времени до рассвета. Но нигде не
слышно было отдаленного петушьего крика: ни в городе, ни в разоренных
окрестностях не оставалось давно ни одного петуха. По небольшому бревну
перебрались они через проток, за которым возносился противоположный бе-
рег, казавшийся выше бывшего у них назади и выступавший совершенным об-
рывом. Казалось, в этом месте был крепкий и надежный сам собою пункт го-
родской крепости; по крайней мере, земляной вал был тут ниже и не выгля-
дывал из-за него гарнизон. Но зато подальше подымалась толстая монас-
тырская стена. Обрывистый берег весь оброс бурьяном, и по небольшой ло-
щине между им и протоком рос высокий тростник; почти в вышину человека.
На вершине обрыва видны были остатки плетня, отличавшие когда-то бывший
огород. Перед ним - широкие листы лопуха; из-за него торчала лебеда, ди-
кий колючий бодяк и подсолнечник, подымавший выше всех их свою голову.
Здесь татарка скинула с себя черевики и пошла босиком, подобрав осторож-
но свое платье, потому что место было топко и наполнено водою. Пробира-
ясь меж тростником, остановились они перед наваленным хворостом и фашин-
ником. Отклонив хворост, нашли они род земляного свода - отверстие, мало
чем большее отверстия, бывающего в хлебной печи. Татарка, наклонив голо-
ву, вошла первая; вслед за нею Андрий, нагнувшись сколько можно ниже,
чтобы можно было пробраться с своими мешками, и скоро очутились оба в
совершенной темноте.

~I глава~ II глава ~ III глава~ IV глава~ V глава~