Уже около недели Тарас Бульба жил с сыновьями своими на Сечи. Остап и
Андрий мало занимались военною школою. Сечь не любила затруднять себя
военными упражнениями и терять время; юношество воспитывалось и образо-
вывалось в ней одним опытом, в самом пылу битв, которые оттого были поч-
ти беспрерывны. Промежутки козаки почитали скучным занимать изучением
какой-нибудь дисциплины, кроме разве стрельбы в цель да изредка конной
скачки и гоньбы за зверем в степях и лугах; все прочее время отдавалось
гульбе - признаку широкого размета душевной воли. Вся Сечь представляла
необыкновенное явление. Это было какое-то беспрерывное пиршество, бал,
начавшийся шумно и потерявший конец свой. Некоторые занимались ремесла-
ми, иные держали лавочки и торговали; но большая часть гуляла с утра до
вечера, если в карманах звучала возможность и добытое добро не перешло
еще в руки торгашей и шинкарей. Это общее пиршество имело в себе что-то
околдовывающее. Оно не было сборищем бражников, напивавшихся с горя, но
было просто бешеное разгулье веселости. Всякий приходящий сюда позабывал
и бросал все, что дотоле его занимало. Он, можно сказать, плевал на свое
прошедшее и беззаботно предавался воле и товариществу таких же, как сам,
гуляк, не имевших ни родных, ни угла, ни семейства, кроме вольного неба
и вечного пира души своей. Это производило ту бешеную веселость, которая
не могла бы родиться ни из какого другого источника. Рассказы и болтовня
среди собравшейся толпы, лениво отдыхавшей на земле, часто так были
смешны и дышали такою силою живого рассказа, что нужно было иметь всю
хладнокровную наружность запорожца, чтобы сохранять неподвижное выраже-
ние лица, не моргнув даже усом, - резкая черта, которою отличается доны-
не от других братьев своих южный россиянин. Веселость была пьяна, шумна,
но при всем том это не был черный кабак, где мрачно-искажающим весельем
забывается человек; это был тесный круг школьных товарищей. Разница была
только в том, что вместо сидения за указкой и пошлых толков учителя они
производили набег на пяти тысячах коней; вместо луга, где играют в мяч,
у них были неохраняемые, беспечные границы, в виду которых татарин выка-
зывал быструю свою голову и неподвижно, сурово глядел турок в зеленой
чалме своей. Разница та, что вместо насильной воли, соединившей их в
школе, они сами собою кинули отцов и матерей и бежали из родительских
домов; что здесь были те, у которых уже моталась около шеи веревка и ко-
торые вместо бледной смерти увидели жизнь - и жизнь во всем разгуле; что
здесь были те, которые, по благородному обычаю, не могли удержать в кар-
мане своем копейки; что здесь были те, которые дотоле червонец считали
богатством, у которых, по милости арендаторов-жидов, карманы можно было
выворотить без всякого опасения что-нибудь выронить. Здесь были все бур-
саки, не вытерпевшие академических лоз и не вынесшие из школы ни одной
буквы; но вместе с ними здесь были и те, которые знали, что такое Гора-
ций, Цицерон и Римская республика. Тут было много тех офицеров, которые
потом отличались в королевских войсках; тут было множество образовавших-
ся опытных партизанов, которые имели благородное убеждение мыслить, что
все равно, где бы ни воевать, только бы воевать, потому что неприлично
благородному человеку быть без битвы. Много было и таких, которые пришли
на Сечь с тем, чтобы потом сказать, что они были на Сечи и уже закален-
ные рыцари. Но кого тут не было? Эта странная республика была именно
потребностию того века. Охотники до военной жизни, до золотых кубков,
богатых парчей, дукатов и реалов во всякое время могли найти здесь рабо-
ту. Одни только обожатели женщин не могли найти здесь ничего, потому что
даже в предместье Сечи не смела показываться ни одна женщина.
Остапу и Андрию казалось чрезвычайно странным, что при них же прихо-
дила на Сечь гибель народа, и хоть бы кто-нибудь спросил: откуда эти лю-
ди, кто они и как их зовут. Они приходили сюда, как будто бы возвращаясь
в свой собственный дом, из которого только за час пред тем вышли. При-
шедший являлся только к кошевому; который обыкновенно говорил:
- Здравствуй! Что, во Христа веруешь? - Верую! - отвечал приходивший.
- И в троицу святую веруешь? - Верую! - И в церковь ходишь? - Хожу!
- А ну, перекрестись! Пришедший крестился.
- Ну, хорошо, - отвечал кошевой, - ступай же в который сам знаешь ку-рень.
Этим оканчивалась вся церемония. И вся Сечь молилась в одной церкви и
готова была защищать ее до последней капли крови, хотя и слышать не хо-
тела о посте и воздержании. Только побуждаемые сильною корыстию жиды,
армяне и татары осмеливались жить и торговать в предместье, потому что
запорожцы никогда не любили торговаться, а сколько рука вынула из карма-
на денег, столько и платили. Впрочем, участь этих корыстолюбивых торга-
шей была очень жалка. Они были похожи на тех, которые селились у подошвы
Везувия, потому что как только у запорожцев не ставало денег, то удалые
разбивали их лавочки и брали всегда даром. Сечь состояла из шестидесяти
с лишком куреней, которые очень походили на отдельные, независимые рес-
публики, а еще более походили на школу и бурсу детей, живущих на всем
готовом. Никто ничем не заводился и не держал у себя. Все было на руках
у куренного атамана, который за это обыкновенно носил название батька. У
него были на руках деньги, платья, весь харч, саламата, каша и даже топ-
ливо; ему отдавали деньги под сохран. Нередко происходила ссора у куре-
ней с куренями. В таком случае дело тот же час доходило до драки. Курени
покрывали площадь и кулаками ломали друг другу бока, пока одни не пере-
силивали наконец и не брали верх, и тогда начиналась гульня. Такова была
эта Сечь, имевшая столько приманок для молодых людей.
Остап и Андрий кинулись со всею пылкостию юношей в это разгульное мо-
ре и забыли вмиг и отцовский дом, и бурсу, и все, что волновало прежде
душу, и предались новой жизни. Все занимало их: разгульные обычаи Сечи и
немногосложная управа и законы, которые казались им иногда даже слишком
строгими среди такой своевольной республики. Если козак проворовался,
украл какую-нибудь безделицу, это считалось уже поношением всему коза-
честву: его, как бесчестного, привязывали к позорному столбу и клали
возле него дубину, которою всякий проходящий обязан был нанести ему
удар, пока таким образом не забивали его насмерть. Не платившего должни-
ка приковывали цепью к пушке, где должен был он сидеть до тех пор, пока
кто-нибудь из товарищей не решался его выкупить и заплатить за него
долг. Но более всего произвела впечатленья на Андрия страшная казнь, оп-
ределенная за смертоубийство. Тут же, при нем, вырыли яму, опустили туда
живого убийцу и сверх него поставили гроб, заключавший тело им убиенно-
го, и потом обоих засыпали землею. Долго потом все чудился ему страшный
обряд казни и все представлялся этот заживо засыпанный человек вместе с
ужасным гробом.
Скоро оба молодые козака стали на хорошем счету у козаков. Часто
вместе с другими товарищами своего куреня, а иногда со всем куренем и с
соседними куренями выступали они в степи для стрельбы несметного числа
всех возможных степных птиц, оленей и коз или же выходили на озера, реки
и протоки, отведенные по жребию каждому куреню, закидывать невода, сети
и тащить богатые тони на продовольствие всего куреня. Хотя и не было тут
науки, на которой пробуется козак, но они стали уже заметны между други-
ми молодыми прямою удалью и удачливостью во всем. Бойко и метко стреляли
в цель, переплывали Днепр против течения - дело, за которое новичок при-
нимался торжественно в козацкие круги.
Но старый Тарас готовил другую им деятельность. Ему не по душе была
такая праздная жизнь - настоящего дела хотел он. Он все придумывал, как
бы поднять Сечь на отважное предприятие, где бы можно было разгуляться
как следует рыцарю. Наконец в один день пришел к кошевому и сказал емупрямо:
- Что, кошевой, пора бы погулять запорожцам?
- Негде погулять, - отвечал кошевой, вынувши изо рта маленькую трубку
и сплюнув на сторону. - Как негде? Можно пойти на Турещину или на Татарву.
-Не можно ни в Турещину, ни в Татарву, - отвечал кошевой, взявши
опять хладнокровно в рот свою трубку. - Как не можно?
- Так. Мы обещали султану мир.
- Да ведь он бусурмен: и бог и Святое писание велит бить бусурменов.
- Не имеем права. Если б не клялись еще нашею верою, то, может быть,
и можно было бы; а теперь нет, не можно.
- Как не можно? Как же ты говоришь: не имеем права? Вот у меня два
сына, оба молодые люди. Еще ни разу ни тот, ни другой не был на войне, а
ты говоришь - не имеем права; а ты говоришь - не нужно идти запорожцам.
- Ну, уж не следует так.
- Так, стало быть, следует, чтобы пропадала даром козацкая сила, что-
бы человек сгинул, как собака, без доброго дела, чтобы ни отчизне, ни
всему христианству не было от него никакой пользы? Так на что же мы жи-
вем, на какого черта мы живем? растолкуй ты мне это. Ты человек умный,
тебя недаром выбрали в кошевые, растолкуй ты мне, на что мы живем?
Кошевой не дал ответа на этот запрос Это был упрямый козак. Он немно-
го помолчал и потом сказал: - А войне все-таки не бывать.
- Так не бывать войне? - спросил опять Тарас. - Нет.
- Так уж и думать об этом нечего? - И думать об этом нечего.
"Постой же ты, чертов кулак! - сказал Бульба про себя, - ты у меня
будешь знать!" И положил тут же отмстить кошевому.
Сговорившись с тем и другим, задал он всем попойку, и хмельные коза-
ки, в числе нескольких человек, повалили прямо на площадь, где стояли
привязанные к столбу литавры, в которые обыкновенно били сбор на раду.
Не нашедши палок, хранившихся всегда у довбиша, они схватили по полену в
руки и начали колотить в них. На бой прежде всего прибежал довбиш, высо-
кий человек с одним только глазом, несмотря, однако ж, на то, страшно
заспанным. - Кто смеет бить в литавры? - закричал он.
- Молчи! возьми свои палки, да и колоти, когда тебе велят! - отвечали
подгулявшие старшины.
Довбиш вынул тотчас из кармана палки, которые он взял с собою, очень
хорошо зная окончание подобных происшествий. Литавры грянули, - и скоро
на площадь, как шмели, стали собираться черные кучи запорожцев. Все соб-
рались в кружок, и после третьего боя показались наконец старшины: коше-
вой с палицей в руке - знаком своего достоинства, судья с войсковою пе-
чатью, писарь с чернильницею и есаул с жезлом. Кошевой и старшины сняли шапки и раскланялись на все стороны козакам, которые гордо стояли, под-
першись руками в бока.
- Что значит это собранье? Чего хотите, панове? - сказал кошевой.
Брань и крики не дали ему говорить.
- Клади палицу! Клади, чертов сын, сей же час палицу! Не хотим тебя
больше! - кричали из толпы козаки.
Некоторые из трезвых куреней хотели, как казалось, противиться; но
курени, и пьяные и трезвые, пошли на кулаки. Крик и шум сделались общи-ми.
Кошевой хотел было говорить, но, зная, что разъярившаяся, своевольная
толпа может за это прибить его насмерть, что всегда почти бывает в по-
добных случаях, поклонился очень низко, положил палицу и скрылся в тол-пе.
- Прикажете, панове, и нам положить знаки достоинства? - сказали
судья, писарь и есаул и готовились тут же положить чернильницу, войско-
вую печать и жезл.
- Нет, вы оставайтесь! - закричали из толпы. - нам нужно было только
прогнать кошевого, потому что он баба, а нам нужно человека в кошевые.
- Кого же выберете теперь в кошевые? - сказали старшины.
- Кукубенка выбрать! - кричала часть.
- Не хотим Кукубенка! - кричала другая. - Рано ему, еще молоко на гу-
бах не обсохло!
- Шило пусть будет атаманом! - кричали одни. - Шила посадить в коше-вые!
- В спину тебе шило! - кричала с бранью толпа. - Что он за козак,
когда проворовался, собачий сын, как татарин? К черту в мешок пьяницуШила!
- Бородатого, Бородатого посадим в кошевые!
- Не хотим Бородатого! К нечистой матери Бородатого!
- Кричите Кирдягу! - шепнул Тарас Бульба некоторым.
- Кирдягу! Кирдягу! - кричала толпа. - Бородатого! Бородатого! Кирдя-
гу! Кирдягу! Шила! К черту с Шилом! Кирдягу!
Все кандидаты, услышавши произнесенными свои имена, тотчас же вышли
из толпы, чтобы не подать никакого повода думать, будто бы они помогали
личным участьем своим в избрании.
- Кирдягу! Кирдягу! - раздавалось сильнее прочих. - Бородатого!
Дело принялись доказывать кулаками, и Кирдяга восторжествовал.
- Ступайте за Кирдягою! - закричали.
Человек десяток козаков отделилось тут же из толпы; некоторые из них
едва держались на ногах - до такой степени успели нагрузиться, - и отп-
равились прямо к Кирдяге, объявить ему о его избрании.
Кирдяга, хотя престарелый, но умный козак, давно уже сидел в своем
курене и как будто бы не ведал ни о чем происходившем.
- Что, панове, что вам нужно? - спросил он.
- Иди, тебя выбрали в кошевые!..
- Помилосердствуйте, панове! - сказал Кирдяга. - Где мне быть достой-
ну такой чести! Где мне быть кошевым! Да у меня и разума не хватит к
отправленью такой должности. Будто уже никого лучшего не нашлось в целомвойске?
- Ступай же, говорят тебе! - кричали запорожцы. Двое из них схватили
его под руки, и как он ни упирался ногами, но был наконец притащен на
площадь, сопровождаемый бранью, подталкиваньем сзади кулаками, пинками и
увещаньями. - Не пяться же, чертов сын! Принимай же честь, собака, когда
тебе дают ее! Таким образом введен был Кирдяга в козачий круг.
- Что, панове? - провозгласили во весь народ приведшие его. - Соглас-
ны ли вы, чтобы сей козак был у нас кошевым?
- Все согласны! - закричала толпа, и от крику долго гремело все поле.
Один из старшин взял палицу и поднес ее новоизбранному кошевому. Кир-
дяга, по обычаю, тотчас же отказался. Старшина поднес в другой раз. Кир-
дяга отказался и в другой раз и потом уже, за третьим разом, взял пали-
цу. Ободрительный крик раздался по всей толпе, и вновь далеко загудело
от козацкого крика все поле. Тогда выступило из средины народа четверо
самых старых, седоусых и седочупринных козаков (слишком старых не было
на Сечи, ибо никто из запорожцев не умирал своею смертью) и, взявши каж-
дый в руки земли, которая на ту пору от бывшего дождя растворилась в
грязь, положили ее ему на голову. Стекла с головы его мокрая земля, по-
текла по усам и по щекам и все лицо замазала ему грязью. Но Кирдяга сто-
ял не сдвинувшись и благодарил козаков за оказанную честь.
Таким образом кончилось шумное избрание, которому, неизвестно, были
ли так рады другие, как рад был Бульба: этим он отомстил прежнему коше-
вому; к тому же и Кирдяга был старый его товарищ и бывал с ним в одних и
тех же сухопутных и морских походах, деля суровости и труды боевой жиз-
ни. Толпа разбрелась тут же праздновать избранье, и поднялась гульня,
какой еще не видывали дотоле Остап и Андрий. Винные шинки были разбиты;
мед, горелка и пиво забирались просто, без денег; шинкари были уже рады
и тому, что сами остались целы. Вся ночь прошла в криках и песнях, сла-
вивших подвиги. И взошедший месяц долго еще видел толпы музыкантов, про-
ходивших по улицам с бандурами, турбанами, круглыми балалайками, и цер-
ковных песельников, которых держали на Сечи для пенья в церкви и для
восхваленья запорожских дел. Наконец хмель и утомленье стали одолевать
крепкие головы. И видно было, как то там, то в другом месте падал на
землю козак. Как товарищ, обнявши товарища, расчувствовавшись и даже
заплакавши, валился вместе с ним. Там гурьбою улегалась целая куча; там
выбирал иной, как бы получше ему улечься, и лег прямо на деревянную ко-
лоду. Последний, который был покрепче, еще выводил какие-то бессвязные
речи; наконец и того подкосила хмельная сила, и тот повалился - и засну-
ла вся Сечь.

~I глава~ II глава ~ III глава~ IV глава~ V глава~